Русский по духу

Алла НОВИКОВА-СТРОГАНОВА,
доктор филологических наук (г. Москва) —
специально для «Красного знамени»

В октябре весь образованный мир отметил 150-летие со дня рождения Ивана Алексеевича Бунина (1870 — 1953), первого русского писателя, удостоенного Нобелевской премии (1933).

И икона, и дубина

Бунину-художнику присуще обостренное ощущение «всебытия», пребывания в мире божественного начала. Библейские строки «Господь над водами многими…» становятся эпиграфом к исповедальной повести «Воды многие» (1911 — 1926), герой которой — мечтатель, созерцатель, художник, одаренный великой исторической памятью, чувством «трепетного и радостного причастия вечному и временному, близкому и далекому, всем векам и странам, жизни всего бывшего и сущего на земле». Ту же мысль Бунин выразил поэтически:
«Я человек: как Бог, я обречен
Познать тоску всех стран
и всех времен».
Образы бунинских героев в рассказах «Иоанн Рыдалец», «Худая трава», «Святые», «Веселый двор», «Аглая», «Лирник Родион» и других продолжают художественную галерею святых и праведных земли русской, сотворенную Лесковым, создавшим для России «иконостас ее святых и праведников». Бунин всю Россию воспринимал как «икону»: «Если бы я эту «икону», эту Русь не любил, не видал, из-за чего же бы я так сходил с ума все эти годы, из-за чего страдал так непрерывно, так люто!», — скажет он позднее.
Душевная мука писателя — от ясного сознания того, что в народе присутствует «страшная переменчивость настроений, обликов, «шаткость», как говорили в старину. Народ сам сказал про себя: «Из нас, как из древа, — и дубина, и икона», — в зависимости от обстоятельств, от того, кто это древо обрабатывает».
В дневниковых записях «Окаянных дней» 5 мая 1919 года на память Бунину приходит характеристика Смутного времени на Руси, данная философом и историком В. С. Соловьевым: «Дух материальности, неосмысленной воли, грубого своекорыстия повеял гибелью на Русь… У добрых отнялись руки, у злых развязались на всякое зло… Толпы отверженников, подонков общества потянулись на опустошение своего же дома под знаменами разноплеменных вожаков, самозванцев, лжецарей, атаманов из вырожденцев, преступников, честолюбцев…».
В ночь на 15 мая 1919 года писатель фонетически тщательно фиксирует воспоминания бывшего арестанта, в которых за примитивной зарисовкой «ярусов» тюремного быта встает подлинная картина вертикали власти вкупе с вожаками-политиканами: «В тюрьме обнаковенно на верхнем этажу сидят политики, а во втором — помощники этим политикам. Они никого не боятся, эти политики, обкладывают матюком самого губернатора, а вечером песни поют «Мы жертвою пали»… Одного из таких политиков царь приказал повесить и выписал из Синода самого грозного палача, но потом ему пришло помилование, и к политикам приехал главный губернатор, третье лицо при царском дворце, только что сдавший экзамен на губернатора. Приехал — и давай гулять с политиками: налопался, послал урядника за граммофоном — и пошел у них ход: губернатор так напился, нажрался — нога за ногу не вяжет, так и снесли стражники в возок… Обешшал прислать всем по двадцать копеек денег, по полфунта табаку турецкого, по два фунта ситного хлеба, да, конечно, сбрехал…».

Жажда праведности

Бунин видит, что сущность власти остается неизменной. Страдая душой о России, над которой то и дело сгущаются смутные времена, писатель с возмущением говорит о разлагающем влиянии неправедной власти на душу человека, о преднамеренном осквернении людей властями: «Но какие подлецы! Им поминутно затыкают глотку какой-нибудь подачкой, поблажкой. И три четверти народа так: за подачки, за разрешение на разбой, грабеж отдает совесть, душу, Бога…».
Противодействие сатанинским силам, устремившимся погубить Россию, может быть найдено только в Боге, в служении ему молитвой, словом, делом.
Церковная красота, церковное пение, по признанию писателя, трогали его «необыкновенно», вызывали «чувство легкости, молодости. А наряду с этим — какая тоска, какая боль». Облегчение душевной муки находил Бунин в православном храме: «Часто заходим и в церковь, и всякий раз восторгом до слез охватывает пение, поклоны священнослужителей, все это благолепие, пристойность, мир всего того благого и милосердного, где с такой нежностью утешается, облегчается всякое земное страдание».
Писатель свято верил в то, что Русь не «дубина», а «икона». Бунинскую мысль продолжают раздумья его современника, философа и писателя И. А. Ильина: «Русь именуется «святою» не потому, что в ней «нет» греха и порока; или что в ней «все» люди святые… Нет. Но потому что в ней живет глубокая, никогда не истощающаяся, а по греховности людской и не утоляющаяся жажда праведности, мечта приблизиться к ней, душевно преклониться перед ней, художественно отождествиться с ней, стать хотя бы слабым отблеском ее… И в этой жажде праведности человек прав и свят при всей своей обыденной греховности».
Именно такое отношение к святой Руси свойственно Бунину-художнику, какие бы жестокие и темные стороны русской жизни он не показывал, например, в повестях «Деревня» (1909 — 1910), «Суходол» (1911), в рассказах «Танька» (1892), «Ночной разговор» (1911), «Чаша жизни» (1913) и других произведениях.
В рассказе «Косцы» (1921) память подсказывает писателю один момент народ­ного бытия: «В березовом лесу рядом с большой дорогой пели косцы — с та­кой же свободой, легкостью и всем существом». Бунин передает са­мую суть «серединной, исконной России» и кровное, нерасторжимое род­ство с ней русского человека, как бы далеко от нее он не жил: «Все мы были дети своей Родины и были все вместе и всем нам было хорошо, спокойно и любовно без ясного понимания своих чувств <…> что эта Родина, этот наш общий дом была Россия и что только ее душа могла петь так, как пели косцы в этом откликаю­щемся на каждый их вздох березовом лесу».
Долгие тридцать три года Бунин жил вдали от Родины. Но России-«иконе» он не изменял никогда, каждый миг сохраняя в душе и мыслях: «Благословение отца своего, гробы родительские, святое Отечество, правую веру в Господа нашего Иису­са Христа!».
Мучительная ностальгия — «сладкое и скорбное чувство Родины» — ни на мгновение не оставляла писателя: «Разве можем мы забыть Родину? Может человек забыть Родину? Она — в душе. Я очень русский человек. Это с годами не пропадет».

«Мой дом — дорога»

В творчестве Бунина периода эмиграции нарастают мотивы одиночества, скитальчества, бесприютности:
У зверя есть нора, у птицы есть
гнездо…
Как бьется сердце горестно
и громко,
Когда вхожу, крестясь, в чужой
наемный дом
С своей уж ветхою котомкой!
(1922).
В основе этих стихов — евангельская притча, словами которой говорил о себе Христос: «Лисицы имеют норы, и птицы небесные — гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову».
Бунин, покинувший в юности родное гнездо своей обедневшей дворянской усадьбы, по словам его матери, «с одним крестом на груди», с тех пор не имел собственного пристанища. «Мой дом — дорога», — говорил он.
Рассказ «Копье Господне» (1913), созданный по живым впечатлениям путешествий писателя, в философском масштабе представляет человеческую жизнь как вечное странничество в безбрежном море, полном зловещих предзнаменований: «Беззвучно, этими слабыми и бедными знаками, которыми дает весть крохотная человеческая жизнь другой такой же, окруженной морями, пустынями, безвестностью, смертью, ведем мы нашу морскую беседу, — с тревогой и надеждой спрашиваем о той родной точке земного шара, которая нам, скитающимся по всему свету, единственно дорога и нужна…». В символическом контексте рассказа его финал звучит как лирическое заклинание — почти молитва — о человеке: «Но да сохранит Бог-ревнитель и его счастье!».

Исполнение предназначения

Тема Божьей милости, христианского упования на высшее заступничество и тема родной земли, Родины в ее русских приметах («полевые пути меж колосьев и трав») особенно пронзительно соединились в бунинском стихотворении «И цветы, и шмели, и трава, и колосья…» (1918):
И цветы, и шмели, и трава,
и колосья,
И лазурь, и полуденный зной…
Срок настанет — Господь сына
блудного спросит:
«Был ли счастлив ты в жизни
земной?».
И забуду я все — вспомню
только вот эти
Полевые пути меж колосьев
и трав,
И от сладостных слез не успею
ответить,
К милосердным коленям
припав.
Писатель, рожденный с русскою душой, до конца дней своих оставался верен русскому слову, русскому духу, русской православной вере и в жизни, и в литературе. Несмотря на то, что более трех десятилетий он провел за границей, Бунин внутренне не примирился с жизнью бездуховного, холодно-расчетливого Запада, жил только Россией, дышал ею, думал и писал о ней. Проявляя всечеловеческую отзывчивость, духом он постигал, что основное дело русского писателя-патриота — прославление своей Родины, своего народа, своей веры.
Исполнение писательского и человеческого предназначения в свете высшей истины, заповедей Нового Завета — таков завершающий аккорд творческого пути выдающегося русского художника слова Ивана Алексеевича Бунина. «Матовое серебро» его таланта не потускнело под спудом времени и все так же светится в мировой словесности своим неповторимым светом.